Хозяин Амура [СИ] - Дмитрий Хван

— А для начала, князь ангарский и амурский Вячеслав Андреевич Сокол, — начал говорить боярин. — Надобно тебе от престола московского учинить отказ свой, на все времена, — его голос, требовательный и строгий, гулко разносился в просторном помещении. — Дабы не было от тебя подвоха какого.

Тут уж Вячеслав по-настоящему оскорбился. Он уж хотел было дать весьма жёсткую отповедь этому крючконосому посланцу. Нахальные слова его едва ли не единственный раз за долгие годы вывели Соколова из себя. Ситуацию разрядил Кабаржицкий, вовремя успокоив своего старшего товарища. Он указал боярину на стоявший в стороне стол, за который ему следует сесть и ожидать князя, а сам сел напротив начальника и, похлопав его ладонью по крепко сжатому кулаку, произнёс негромко:

— Не заводись, Слава! Что ты вдруг? Неужто выдержка ослабла? Он не виноват — это обычная и логичная в данном случае подстраховка! Расслабься!

— Да, пошаливают нервишки, — уже спокойным тоном произнёс Вячеслав. — Спасибо, Володя.

В течение последующих нескольких часов сторонам удалось согласовать предварительные условия заключения договора о поставках оружия на Русь и о переселении людей с земель, принадлежащих Никите Романову и Строгановым, в Сибирь. Договор, по его заключении в полном объёме, будет рассчитан на добрый десяток лет. Прибывающие на берега Ангары люди должны быть добровольцами. Принуждения быть не должно никакого, настаивал Соколов, не единожды повторив это и уральцам, и посланцу Никиты Ивановича. Ибо важным условием для наилучшего вживания переселенца в новую для него среду являлась именно добровольность в свершении этого шага. То есть человек заранее уже примерял на себя иные одежды. И ангарцы собирались потенциальным согражданам в этом помогать. Для этого Соколов предложил создать в Нижнем Новгороде на базе фактории, а также на землях Никиты Романова специальные дворы, где бы люди проходили первоначальную подготовку, там же они получали бы и ответы на интересующие их вопросы, связанные с переселением. Число таких дворов было оговорено — не более четырёх. Постепенная перевозка людей была необходима ангарцам, потому как критическая масса новичков не должна превышать допустимого порога, иначе контроль на местах непременно будет утерян и постепенно произойдёт деградация общества. Деградация с точки зрения первоангарцев, чьи нормы поведения, мораль и принципы являлись доминантой. Во что может вылиться резкая смена ориентиров, можно было посмотреть на примере бывшей ЮАР. Когда белое меньшинство отдало власть чёрному большинству, успешная прежде страна благополучно выродилась в нечто среднее между Мозамбиком и Намибией, потеряв ориентиры своего развития. Пусть пример был и не совсем корректный, но профессор Радек не уставал его озвучивать на всех последних совещаниях, предупреждая своих товарищей о необходимости взять паузу в экспансиях и для начала воспитать себе достойную смену.

— Чтобы спокойно помереть, зная, что на твоих костях не будут плясать! — говорил он на последнем совещании в Ангарске, потрясая новым, откорректированным учебным планом для начальной школы.

Всё чаще звучали тревожные голоса, требующие временного моратория на приём новых поселенцев. Люди боялись, что их потомки затеряются среди массы новичков. Эти голоса, конечно же, моратория не добились, но и прежние аппетиты были теперь умерены. В настоящее время численность населения ангаро-амурского социума едва не доходила до тридцати двух тысяч человек. В эту цифру не входили автохтонное население и лояльные роды и кочевья, с ними же эта цифра увеличивалась практически вдвое, а то и более того. Дальнейшее разрастание численности оседлого население грозило свести на нет все усилия первоангарцев. Кроме того, часть людей уже оставляли в постепенно разрастающемся Енисейске, который становился вотчиной Сибирской Руси. В данный момент этот город насчитывал до четырёх тысяч жителей и стрельцов гарнизона, причём число первых росло с каждым годом. То же самое, но в меньшем масштабе, происходило и в Зейском городке, стоящем напротив Усть-Зейска ангарцев-сибиряков. Всё говорило о том, что в скором времени оба этих поселения попросту сольются в один город.

После весьма позднего ужина в нижнем зале осталось, коли не считать служек, лишь двое постояльцев этого дома. Первый, думный дьяк Иван Афанасьевич Гавренев, посланный Никитой Романовым в далёкую Сибирь, полусидел-полулежал за широким столом и, уронив голову на тяжеленный свой кулачище, неотрывно смотрел на огонь в камине. Разгорающиеся дрова умиротворяюще потрескивали, а тяжесть набитого после сытного ужина брюха клонила ко сну. Сегодня здешние повара помимо прочего подали ангарский пирог — запечённую под сырной корочкой рыбу с луком, чередующимися слоями со здешним земляным яблоком, именуемым картофель. Оказалось весьма вкусно, Иван Афанасьевич умял пирога сего аж с полблюда.

Теперь дьяк задремал, время от времени всё же лениво открывая глаза. Рядом со столом, ближе к камину в кресле развалился Дмитрий Строганов. Уралец тоже подрёмывал, отложив в сторону, на низенький столик, кожаную папку с бумагами, которую передал ему секретарь Сокола. Проекты соглашений постепенно будут согласованы, подписаны и тогда… Дмитрий вспомнил, как сердце его радостно забилось, когда Сокол предложил ему организовать на Урале оружейный завод под руководством его людей. Знатно!

Вдруг сзади загремела посуда — служки убирали со стола остатки трапезы. Гавренев обернулся с недовольным видом и, заметив, что один из служек схватился за блюдо с пирогом, немедленно рыкнул на него:

— Эй, харя селёдкина! Пирог ангарский оставь, окаянный, и морсу тоже! Да и проваливайте уж отседова!

Те немедленно и бесшумно испарились из зала.

— Якой ты, Иван Афанасьевич, голосистый! — устало рассмеялся Строганов и, тронув рукою папку, спросил дьяка:

— Ты мне лучше скажи, что об ангарцах думаешь? Что Никите Ивановичу скажешь?

— Скажу, что таких, как ангарцы, давить надо в колыбельке ишшо, иначе они таких дел наворочают, что волосья дыбом станут! — негромко, но уверенным тоном отвечал Гавренев. — А не людишек им слати.

— Ишь ты! — опешил Дмитрий. — А чего же так? Сокол же отказ от трона московского написал! Вона, грамота лежит.

— Коли будет нужда, — усмехнулся Иван, — ангарский князь ентой грамотке иное дело найдёт.

— Ты, Иван Афанасьевич, Никите Ивановичу сказывай всё, как есть! — заволновался Строганов. — Домыслы свои не приплетай! Неча напраслину возводить, зазря се!

— Не боись, — хмыкнул дьяк. — Лишку болтать не стану.

— Убудет с тебя приврать, — пробурчал в ответ уралец, встав с кресла.

Строганов в этот вечер решил непременно попасть на завод. На настоящий завод, где ангарские мастера льют сталь и собирают те машины, что дышат паром, у которых заместо сердца горяченный котёл.

«Назавтра буду Сокола просить о том» — подумал Дмитрий, чувствуя в теле великую слабость.

— Почивать я, Иван Афанасьевич, — проговорил он дьяку.

Тот не ответил — Гавренев сам уже похрапывал, навалившись на стол.

Абсолютная темнота, и только резкие сполохи молний на мгновение освещают всё вокруг. Чёрная масса воды огромными, ревущими волнами одна за другой накатывала на корабль, чтобы опрокинуть его, утянуть в бездонную пучину и навсегда похоронить там. Дико свистящий ветер бил то в спину, то в грудь, стараясь завалить на мокрую палубу. Корабль уносило к берегу, который становился всё ближе с каждым новым вспышкой небесного разряда. Он видел громадные вершины гор, что темнели где-то там, вдали. Главное, не отпустить руки, не разжать пальцы. Держаться! Держаться…

Задыхаясь от плотных потоков воды, бьющих в лицо, он открыл глаза и… проснулся. Сердце его колотилось, будто хотело выпрыгнуть из груди, а дыхание словно стеснено от долгого бега. Выдох, втянуть воздух носом, ещё выдох. Уже лучше.

В душной комнате стояла звонкая, давящая на уши тишина. Только что была чудовищная какофония, а теперь ровно наоборот. Выбеленные стены и потолок резко диссонировали с недавними до жути чёрными картинками из сновидения. Странные сны посещали Сазонова последнее время и почти все были связаны с морем, бурным и негостеприимным. Прежде такого не было никогда.

Как обычно, Алексей проснулся с первыми лучами солнца. Теперь есть пара минут, чтобы просто полежать с открытыми глазами. Он не любил вставать после пробуждения сразу. Эта привычка выработалась у Сазонова ещё на первом году попаданчества. Кстати, этот термин первоангарцам подарил полковник Смирнов — его «Попали, ***дь!», произнесённое после того, как профессор Радек объявил об окончательном исчезновении перехода между мирами, уже давненько стало общеупотребимой фразой и источником анекдотов. Много воды утекло с тех пор, многое даже забылось, став какой-то размытой картинкой, словно разум стирал из памяти самые тоскливые и безрадостные воспоминания о первых месяцах, проведённых в этом мире. Но именно тогда, когда каждый человек был словно виден насквозь, становилось ясно — силён человек или слаб, личность он или балласт, в команде или слабое звено. К счастью, вторых было очень мало, хватало пальцев рук, чтобы пересчитать их. Но даже они, дети перестройки, впоследствии стали вровень со своими старшими товарищами. Ибо ситуация обязывала привлекать все резервы каждой личности, иначе — могила и никто о тебе не поплачет и не вспомнит никогда более. Повезло. Среди членов экспедиции оказалось много научных специалистов и простых работяг, изрядно битых жизнью, но не потерявших воли и разума. Они выросли и возмужали ещё в СССР, на его северных окраинах, у сурового Ледовитого океана, на берегах Белого моря. Они не стояли в длиннющей очереди на Тверском бульваре за гамбургерами и колой, не перепродавали финское шмотьё, обменянное на водку, не гонялись за видиками и порнухой. Они работали в конструкторских бюро, на закрытых, номерных предприятиях, в цехах машиностроительных и судоремонтных заводов. Крепили, блин, обороноспособность своей Родины, которую вскоре сдали без боя на потеху врагу рыбоглазые временщики во власти.